Косточки не нашлось, как мы ни старались. Но я обратил внимание на язвочку, довольно крупную, миллиметра четыре в диаметре, с белесым барьером по краям, почти у корня языка.

– Не болит, – спросил я, осторожно ткнув в нее сложенными браншами пинцета.

– Нет, а что там? – спросил дядя Темир.

– Язвочка на языке.

– Не болит; говорю, временами язык немеет, как после укола у зубного.

Блин, не очень хорошие подозрения появились. Я ощупал шею. Ого, да тут лимфоузлы уже повылезали с обеих сторон! Мы переглянулись с Давидом.

– Дело серьезное, дядя Темир, – осторожно начал я.

– Да не тяни, говори прямо, что ты там нашел! – Абхаз слегка побледнел – Что ты мне, как девочке, издалека начинаешь? Я мужчина, любую неприятность готов встретить!

– Возможно, у вас опухоль языка.

– Слушай, парень, говори прямо! Рак там?

– Скорее всего. Но тут без обследований тяжело сказать. Может, и доброкачественное что.

– Это можно лечить?

– Да, конечно.

– Ну и нечего печалиться! Веселись, пока живой! – сказал дядя Темир и широко улыбнулся. – Давид, сынок, что ты смурной сидишь, будто у тебя невеста убежала? Наливай вино, во рту сухо уже!

Через два дня позвонила Томилина. Вечером уже, часов в девять.

– Нас завтра к Лебензону вызывают, – огорошила она.

– Медали вручать?

– Ага, деревянные. По тому вызову с ботулизмом, помнишь?

– Да, а что там не так?

– Не знаю даже. К двум на подстанцию.

– Слушай, что с машиной? Оформили документы, нет еще?

– Вот завтра собирались, но я позвонила, отложила. После дежурства теперь.

– Ладно, встретимся на работе тогда.

Пришлось в институте даже к лектору подходить, отпрашиваться с профболезней. Хуже военной кафедры с политэкономией, честное слово. Но лучше потратить несколько минут на сказку о «текущей батарее», чем потом отрабатывать эту нудоту и с пятого раза реферат сдавать. А их сейчас руками пишут. Один мой приятель семь раз как-то сдавал вот так реферат – лектор каждый раз перечеркивал накрест лицевую страницу и писал «Тема не раскрыта». Переписывал он, правда, только один раз, потом менял титул. А у меня и так времени нет, чтобы еще на такие игры его тратить.

Лена уже ждала, сидела в женской ординаторской, что-то свое девичье обсуждали с коллегами. Вызвал ее в коридор, поздоровался.

– Что там случилось хоть?

– Приехала какая-то Светлана Тарасовна из Горздрава, говорят, три дня как назначили. Женщина та умерла, представляешь? А сын в реанимации, на аппарате. Вот нас песочить будут, что спецов не вызвали и двоих в машине везли.

Тут я задумался. Хоть и неприятно, но ожидаемо. Пациенты умирают, случаются разные проверки.

– Ты держись той версии, что свободных спецов не было – мы же отзвонились. – Я дождался кивка Лены, продолжил: – А везти надо было срочно из-за нарастающей дыхательной недостаточности. Да ты и сама знаешь, что я тебе рассказываю? Будет кричать – молчи, не оправдывайся. И объяснительную прямо здесь не соглашайся писать, требуй вопросы письменно.

– Томилина, Панов, заходите, – высунул голову в коридор Лебензон.

Да уж, пару месяцев назад он бы и сам помогал нас топить, а сейчас смотрит вроде как извиняясь: мол, ни при чем тут я.

Светлана Тарасовна выглядела… Короче, представьте типичную бухгалтершу из глубокой провинции, такую, знаете, в мешковатом костюме, с гузкой мышиного цвета жидких волос, чуть желтоватой от почтенного возраста блузкой под жакетом и практически без косметики. И сколько ни старайся, так и не сможешь представить, что она улыбается.

– Присаживайтесь, – кисло молвила она. – Я – старший специалист Горздрава Климович Светлана Тарасовна. У нас здесь разбор вызова, осуществленного бригадой семь седьмой подстанции скорой медицинской помощи…

Я чувствовал себя крайне неуютно. Дамочка капала ядом, облеченным в насквозь казенные формулировки. Говорила она монотонно, не пропускала ни одной мелочи. От первой до последней буквы зачитала обе карты вызова. Потом посыпались замечания. По ее мнению выходило, что Томилина со своим приспешником Пановым работает на скорой с единственной целью – похоронить все доступное нам население города-героя Москвы, причем самым изуверским способом.

Самое противное, что конца экзекуции не намечалось. Закончив с одним замечанием, клуша тут же выуживала второе – и так же занудно и монотонно.

Ароныч сидел как на иголках. И даже попытался защитить нас, сообщив, что мы отмечены как спасатели жизней и награждены Моссоветом и МГК. На что получил взгляд, полный даже не презрения, а какой-то брезгливости и замечание «Это к делу не относится». Да уж, если дамочка взята на должность новой метлой, то зверствовать она будет не только у нас, а по всем подстанциям, лишь бы доказать свою нужность и преданность новой власти.

Дверь кабинета вдруг открылась. Климович возмущенно зыркнула, но тут я впервые заметил у нее на лице что-то похожее на человеческую эмоцию. Что-то среднее между удивлением и разочарованием. Скосив взгляд, я увидел стоящего на пороге человека, которого в прошлой жизни я видел только на фотографиях, но в последнее время вспоминал его очень часто. В том числе и в этом кабинете. Главный врач Московской городской станции скорой медицинской помощи Николай Михайлович Каверин. Высокий брюнет в черном ботинке. В двух ботинках. Любит, значит, Юра жену свою Галю. Она попросила – он сделал. Вот так случаются чудеса в этой стране.

– Здравствуйте, не помешал? – спросил он. – Извини, Лев Аронович, задержался. Отвозил приказ о восстановлении в должности. Вы закончили уже? – спросил он Климович. – Я говорил с вашим начальником отдела, Буровым. Он мне сказал, что дело ясное, цитирую: «Бригада действовала в пределах должностной инструкции».

Светлана Тарасовна, внезапно как-то уменьшившаяся в размерах и вовсе не напоминающая саму себя, грозную и властную, неловко начала собирать свои бумаги в картонную папочку, зачем-то пытаясь завязать тесемочки. Молча встала и бочком, стараясь подальше держаться от нового старого начальника, начала пробираться к двери. Метнувшись к платяному шкафу, выдернула из него пальто, уронив на пол плечики, и почти выбежала из кабинета.

– Томилина, Панов, свободны, – облегченно вздохнул Лебензон, и я увидел, как Каверин, услышав мою фамилию, посмотрел на меня, потом на Ароныча, и тот едва заметно кивнул.

– Панов, останьтесь, – изменил свой же приказ завподстанцией. – Спасибо, Елена Александровна, идите отдыхайте. Я доволен вашей работой.

Да уж, тут отмазками про семейные вопросы не отделаешься. Надо срочно придумать какую-нибудь отговорку. Потому что взгляд Томилиной, которым она меня одарила, ничего хорошего не предвещал. На комплимент Лена не купилась – явно захочет узнать больше.

Дождавшись хлопнувшей двери, Каверин подошел ко мне и протянул руку. Я встал и ответил на рукопожатие.

– Спасибо, Андрей Николаевич, – сказал он. – От всей души благодарен. Даже не знаю, чем смогу отплатить. Есть идеи?

– Есть, – кивнул я.

Глава 12

– Прямо сейчас мне нужна восторженная характеристика с места работы для выезда за границу. На медицинский конгресс в Вену.

Лебензон с Кавериным обалдело переглянулись.

– Ты едешь на конгресс? – Николай Михайлович закурил. Я его поразглядывал. Выглядел он после недолгой отсидки неважно – помятый какой-то, осунувшийся. Взгляд не потухший, но сильно грустный. – В качестве кого?

– Содокладчик по теме ассоциированной с язвенной болезнью бактерии.

– Я вам, Николай Михайлович, рассказывал, – вмешался в разговор Лебензон. – Вроде бы наметился у Морозова новый поворот в лечении язвенной болезни.

– Кстати, Лев Аронович, – я повернулся к заведующему, – в ЦКБ набирают группу для клинических испытаний. Не хотите, так сказать, лично двинуть советскую медицину?

– В качестве больного?

– Да, нам будет полезен взгляд с противоположной стороны. Пока все выглядит так, что на разных этапах язвы придется применять разное лечение.