– Ну уйди. Или думаешь, Ароныч тебя дома не найдет?

– Найдет… – Харченко затянулся, закашлялся.

– Не начинал бы ты обратно смолить, – покачал я головой. – От курения рак легких случается и прочая гадость.

– Да какой там рак? – махнул рукой Миша. – Не до этого.

– Лучше всего пойти и повиниться, – посоветовал я. – К тебе претензий раньше не было. Поругают и отстанут.

Водитель ничего не ответил, лишь расстроенно покивал. А я пошел в ординаторскую к телефону. Растряс свою записную книжку, достал визитки тех, кто мне вручал грамоты. Первая – Щербина Ярослав Кириллович. Моссовет, общий отдел. Не то. А вот второй, Маслов Дмитрий Саввич, – самое оно. Помощник Гришина. Разочек горкомовец мне уже помог с квартирой. Может, поможет и еще.

Набрал, быстро изложил ситуацию. В трубке повисло тяжелое молчание.

– Тут надо докладывать Виктору Васильевичу, – тяжело вздохнул Маслов. – Вопрос сложный. Не отходи от телефона.

Дальше сидел как на иголках, ждал. Томилина сдала смену, поцеловала меня в щеку и упорхнула к парикмахеру. И рассказать не успел, и к трубке как привязанный. Потом, значит, сообщу. Пара врачей рвалась к телефону, но я их шуганул. После заплыва в Москва-реке и неоднократных схваток с Лебензоном, из которых я, может, выходил не победителем, но точно не проигравшим, мой авторитет был на высоте. Народ, тихо возмущаясь, отполз от заветного телефона. Наконец раздался звонок.

– Жди у входа, за тобой выслали машину.

Черная «Волга» подобрала меня уже через полчаса, а еще спустя сорок минут я предстал пред ясны очи Виктора Васильевича Гришина. По коридорам с космической скоростью меня почти протащил Дмитрий Саввич. Глава Московского городского комитета партии и член Политбюро выглядел неважно. Мешки под глазами, синеватые губы инфарктника. Окна кабинета выходили на Старую площадь, погода опять показала «козу» – повалил сильный снег.

– Рассказывай… – Гришин уставился на меня немигающим взглядом, из-за приставного столика ободряюще кивнул Маслов.

Я начал мычать, выдавливая из себя рассказ о трупе. Не стал скрывать про «левак», про тихую панику, которая случилась у силовиков после осмотра тела.

Помощник наклонился к уху Гришина, тихо произнес:

– Второй провал КГБ за полгода после пропажи Шеймова.

Я услышал, но сделал вид, что занят разглядыванием снега за окном.

– Не сейчас. – Виктор Васильевич отмахнулся от помощника, откинулся в кресле. Опять испытующе на меня посмотрел: – Я тебя помню. Это ты спасал пассажиров автобуса в Москва-реке в начале осени? Мы тебя еще наградили грамотой, да?

– Было такое дело. Что же мне теперь-то делать?

– Твоей вины не вижу. Ты же просто фельдшер? Так? – Гришин пожевал губами. – А вот вашему врачу и водителю прилетит. Последний за использование казенного транспорта в личных целях так и вовсе под статью попадает. Сейчас принято решение активнее бороться с хищениями социалистической собственности…

Козлы! Платите людям нормально – никаких массовых хищений не будет. А то «Мы делаем вид, что им платим – они делают вид, что работают». Вот и живем по поговорке: «Ты здесь хозяин, а не гость, тащи с работы каждый гвоздь». Разумеется, я промолчал, сказал о другом:

– Боюсь, это дело будет непростым. Убийство комитетчика – это скандал на всю столицу. Если будут таскать на допросы и требовать скрыть факт криминальной смерти, что делать?

Такая постановка вопроса горкомовцам в голову не приходила. Они обеспокоенно переглянулись.

– Быть такого не может, чтобы советские органы дознания подобным занимались, – твердо произнес Гришин. – Если что-то такое начнется, сразу звони мне в приемную, я дам команду – тебя соединят. Или с товарищем Масловым будь на связи, согласуйте.

Я понял, что аудиенция закончена, встал и пошел к выходу. Уже в дверях услышал, как «хозяин Москвы» говорит помощнику:

– Позвони там… Попроси их не лютовать в деле Панова.

Ого. Уже «дело Панова»! Расту над собой…

После горкома я отправился в институт, благо успевал на третью пару. И это оказалась опять психиатрия. Везет – как с этим бороться и победить.

В аудиторию я просочился через верхний вход, сел на галерку. Пригляделся. Давид расположился сразу между двумя девушками, одной из которых была Серафима! Шишкину тоже не обошли вниманием – рядом с ней сидел какой-то высокий плечистый парень с правильным выражением лица. Вот прямо на плакат «Ударники медицинского фронта» забирай. Пора начинать ревновать?

Тем временем препод закончил вводную часть и решил продемонстрировать клинический случай. В центр аудитории, прямо под кафедру, выкатили кресло-коляску. В ней сидела пожилая ухоженная женщина с высоким начесом.

Лектор начал рассказывать анамнез пациентки, как ее лечили. Что-то про шизофрению, которой она страдает много лет, про близко знакомый мне аминазин, почти родной трифтазин и волшебный галоперидол… Подключилась к лекции и сама женщина. Поведала нам, как в результате лечения все прошло, и теперь она понимает, что рыбок не было, это из-за болезни. Что-то связанное со страхом маленьких пираний в крови. Насмотрелась Дроздова по ТВ…

Все шло гладко, занятие почти закончилось, лектор разрешил задавать пациентке вопросы. Все они были скучные, на «отстаньте». Видно было, что дама с опытом, знает, что от нее хотят услышать. Пока не встал Давид. Явно рисуясь перед девушками, он спросил:

– Вот вы говорите, что врачи вывели у вас из крови пираний. Вылечили. А что, если они отложили там икру?

Женщина вдруг сильно побледнела, вцепилась руками в подлокотники коляски. Лектор сбежал к ней с кафедры, в аудитории повисло тяжелое молчание.

– Икру? ИКРУ?!

Пациентка, оттолкнув препода, вскочила на ноги, с треском рванула правый рукав на блузке, стала сильно расчесывать локтевой сгиб. После чего так заорала, что даже меня оглушило на галерке. А первый ряд так и вовсе отшатнулся.

Лектор попытался успокоить женщину, но какое там… Она вопила, будто рожала.

– Меня отчислят! – паниковал Давид в коридоре. – Буряков орал почище этой бабы.

– А Буряков – это… – Я завис, пытаясь вспомнить.

– Куратор курса. Слушай, что теперь делать? Я же нечаянно!

– За нечаянно бьют отчаянно. – Тут я задумался. – Пиши в объяснительной, если потребуют: мол, в ходе общения с пациенткой засомневался в том, что болезненные переживания померкли и потеряли актуальность, дескать, пациентка подгоняла свой рассказ для того, чтобы ее выписали…

– Да эта баба – его постоянный экспонат. Обидится – перестанет к студентам ходить. Лектору еще кого-нибудь уговаривать придется.

– Блатная?

– Похоже. – Давид вцепился себе в волосы. – Что же делать, что же делать?!

– Делай, как я говорю! Ничего страшного не случилось. Пациенты в психушке постоянно врут, чтобы их выписали побыстрее. Если бы бред прошел, она бы на твои слова про икру никак не отреагировала.

– Думаешь?

– Зуб даю. И вот что еще, – как бы между прочим сказал я, – в общагу могут следаки звонить…

– Следаки? Ты во что вляпался?!

– Я свидетель, не переживай, – успокоил я встревожившегося Ашхацаву. – Короче, если что, ушел в неизвестном направлении и обещал вернуться. Ты, кстати, вещички собираешь? Я скоро съезжаю, уступаю место.

Давид оглянулся, увидел стайку девушек с курса, что шли по коридору. Ого, а Соня Голубева абхазскому князю глазки строит откровенно уже. Симпатичная девчонка, но очень уж прилипчивая. Ладно, помолчу, думаю, Давид и сам разберется, не маленький.

– Собираю. Дай телефоны владельцев квартиры.

– Завтра найду и оставлю тебе запиской на вахте. Все, бывай. Мне пора бежать.

Томилина, к счастью, оказалась дома. И трубку взяла сразу, хоть и голос заспанный был.

– Хорошо, что ты позвонил… Ты что утром сказать хотел? Я просто не успевала уже, бежать надо было…